Северо-Западная бессонница

В щелку между плотными шторами, по-модному называющимися «блэк-аут», – по-другому летом никак, издержки местности – пробивается тоненькая полоска света. Белого, как будто на улице полдень, как будто на часах не полночь близится. Белые ночи. Романтика? Сбитые биочасы и недосып? В голове лишь одно: «Хорошо, что не Север, хорошо, что лишь Северо-Запад». В Мурманске-то, вспоминаю, полярный день полгода. А затем полгода темноты. Вспомню, и пара светлых ночей в посёлке под Питером уже не кажутся чем-то страшным. Почти.

Выхожу на улицу. Скрип ото всюду. Поскрипывают тихонько продавленные диванные пружины, когда встаю. Уютно, почти приятно скрипит крашеные половые доски. Отчаянно-противно скрипит давно не видевшая масла дверь. Практически опасно скрипят ступеньки почти столетнего крыльца. Почти сто лет, а оно лишь поскрипывает иногда. Умели же финны строить. И шведы. Вон, Выборг родной уж 700 лет стоит. 729, если быть точнее.

Небо не голубое, оно белое. Почти. Не совсем, но где-то рядом. Не зря всё-таки эти летние ночи именно так прозвали, а не, к примеру, светлыми. Облака кучерявые, пушистые. И вот они – парадокс – как раз не белые. Розовые, сиреневые, с сероватыми тенями. На пару секунд жалею, что уж пару лет не беру в руки кисть и даже не помню, где лежит коробочка питерской акварели «Белые ночи». Каламбур. А раньше ведь никогда и не задумывалась над этим.

В воздухе тишина. Почти осязаемая – разведи руки и потрогай, поймай в кулак. Именно эта тишина делает белую ночь особенной. Молчаливо это время и в августе, и в сентябре, и зимой. Но лишь в начале лета, когда небо светлое и бессолнечный холод не такой сильный, кажется, будто и ночь это вовсе, а день на самом деле. Поставленный на паузу. Остановившийся во времени. Не колют  дрова соседи. Не играют шумно возле качелей малыши, не проносятся мимо забора на велосипедах и самокатах ребята постарше. Не ездят машины к колодцу одна за другой. Не шумит за небольшим леском шоссе. Не проезжают редкие поезда под горой. И оттого ещё громче кажется открытая где-то в соседнем доме дверь, отчётливее слышно, как пьёт воду дворняга с гордым именем Цезарь. Почти оглушающими становятся мысли. Страшно. И завораживает.

Открываю чат с подругой в Telegram. Улыбаюсь в камеру и переключаю режим с фронтального. В кадре – почти белое небо, совсем не белые облака и какого-то очень сложного цвета сосны.

— Белых ночей тебе в телефон! — смеюсь негромко. — Вот ты спрашивала, как в Питере белые ночи выглядят. А вот так. Светло. Биологические часы улетают к чертям!

Кружусь ещё немного с камерой и нажимаю на стрелочку. «Кружочек» улетает в Татарстан.

Это я, мучаясь традиционной летней бессонницей, вспомнила, как где-то по весне Дана, подруга из Казани, мечтающая учиться в СПбГУ спрашивала, мол, бесит ли, когда ночью светло. Странно это, говорит.

Кладу телефон на низенькую табуретку и достаю из закутка эмалированный тазик. С трудом поворачивается кран у тонника. Вода резко, громко мощной струёй бьёт о таз, разбрызгивается, попадает на ноги. Не освежает почти. Тёплая, ей бы быть по-холоднее. Но лето и в Выборге встречается. Это не Север, это Северо-Запад. Короткое, порой лишь в пару недель, но тёплое, почти жаркое лето. Сегодня бабушкин градусник в тени показал 32 по Цельсию. В такую погоду хорошо на пляже. Залив – это ведь почти море. Ещё не совсем, но почти, где-то рядом. Наш маленький кусочек Балтики.

Телефон пиликнул уведомлением.

«Это ты сейчас, в момент отправления сняла, или днём, но отправить забыла?»

Перекрываю тугой кран и снова беру в руки телефон. Новый «кружочек», не выключенная на этот раз «фронталка» и режим «свободных рук». В кадре – почти белое северо-западное небо да пара яблоневых веток. Возвращаю технику на место и, чуть не поскользнувшись на мокрой траве, окунаю резиновые тапки в таз. Наступаю ногой, чтобы не всплыли.

— Сейчас, конечно! Вон, даже повод нашла на улицу выйти – шлёпки в ночи мою, — для убедительности булькаю водой в тазике.

В тазу расплывается песчаное облако. Врут о питерских дождях. Брешут безбожно, мол 365 дней в году. В сезон, когда вся зелёная живность в лесу да на огороде расти должна, сухость стоит, что в пору шаманские танцы для вызова дождя учить. Вместо бубна – эмалированный таз. А земля, на которой этот таз сейчас и стоит, едва ли не идёт трещинами от нехватки воды. Хотя, вздыхает бабушка, не земля это вовсе. Песок, как в пустыне. То ли дело, говорит она, рязанский чернозём, когда горсть земли в руке сжимаешь, будто жирный творог. Но Северо-Запад куда ближе к Северу, чем к Югу. У нас здесь болота и пески. Пески, превращающиеся летом в противную, грязную пыль. Такую, что намытые светло-зеленые с утра шлепанцы к вечеру становятся серо-коричневыми.

Телефон «плюхает» новым сообщением. Новый «кружок». Тёмное, почти южное небо с едва различимыми силуэтами деревьев, секундные помехи от переключения режима и поджавшая губы Дана.

— То, что в одном часовом поясе со мной сейчас совсем светло — максимально странно. Нет, я в теории знала, но на практике…

Улыбаюсь и набираю текстом: «Знаешь, так странно, что где-то сейчас может быть темно». Отправляю, нажав на стрелочку, и убираю телефон в карман. Песочно-пыльная вода из таза выплескивается под куст смородины.

Белые ночи – бесят. Однозначно. Совершенно точно. Хорошо спать в полной темноте, приятно сидеть на крыльце с чаем и смотреть на звёзды. Круто смотреть в небо и видеть, что во-о-он там, высоко и далеко, Большая Медведица. Но эти часы на паузе так до боли естественны. Как листопад в октябре. И не можешь ты представить свой июнь без Северо-Западной ежегодной бессонницы. И уже к августу скучать будешь. Почти.