Скорый поезд Москва-Казань

Скорый поезд Москва-Казань подан под посадку на четвертую платформу.

Маринка бежит по перрону, цепляяь ладошкой за рукав маминой куртки. Мама высокая, шаги у неё и так большие, а тут ещё и торопится. В руках у неё по тяжёлой сумке, одна из которых то и дело бьёт по маринкиным коленкам. Девочка в очередной раз ойкает тихонько и жмурится. Но не останавливается, семенит дальше, рассматривает таблички в окнах серых вагонов и проводниц в форменных синих жакетах. Четвёртый вагон, пятый, шестой… Нужный – далёкий восьмой.

Мама останавливается у очередной узкой двери, шумно вздыхает. Ругаясь шёпотом, открывает то один, то другой карман сумки, ищет документы. Находит и тут же роняет красную папочку с маринкиным свидетельством о рождении. Но Маринку-то дома воспитывают: девчушка за своим самым важным документом нагибается даже раньше, чем мама пропажу заметить успевает. Ещё б уставшей маме самой пришлось поднимать! А красивая тётенька – уже в вагоне мама поправит, что лучше говорить «девушка» – здоровается с ними, улыбаясь. И Маринка не может не улыбнуться в ответ. Она хорошо помнит, как ехала к бабушке в прошлый раз, когда проводница – хмурая женщина с бейджем Светлана – совсем никогда не улыбалась. Ни разу! А эта, Елена, улыбается даже глазами. «Совершенно другое дело!» – отмечает про себя Маринка, довольно кивая. Ей бабушка говорила, что в человеке самое важное и самое-самое честное – глаза, говорила, что они никогда не врут. Вот если глаза, к примеру, грустные – значит, человеку и вправду тоскливо. А если весёлые, как у Елены, – всё хорошо. С такой и целый день в одном вагоне прожить можно.

В плацкарте узко-узко. Маринка даже забыла, что такое всё тесное в поезде – зимой они с мамой в гости к бабушке на самолёте летели, а с прошлого лета в памяти сохранилась только суровая тётка-проводница. Новая, не суровая, всё так же стоит на перроне – из окна хорошо видно. Проверяет билеты, впускает следующих пассажиров в вагон. Вот подходят к ней три бабушки в ярких куртках: две останавливаются, начинают из карманов документы доставать, а третья машет им, говорит что-то и идёт дальше по длинному перрону, тащит за собой подпрыгивающий чемоданчик.

***

Лидия Семёновна показательно вздыхает и возводит глаза в небо. Нина Яновна вздыхает в ответ ничуть не тише, может, даже немного громче, и комментирует ситуацию себе под нос едва разборчиво. Замочек на чемодане застрял. Как раз на том кармане, где в помятом слегка файлике спрятаны все документы. И билеты там же. Раз дёргает за «собачку», второй… Спина уже устаёт стоять наклонившись, а замок почти заслужил звание антивандального. Лидия Семёновна вздыхает ещё раз, машет рукой и поворачивает чемодан подруги поближе к себе. Дёргает застёжку резко, тащит в сторону со всей силы и та поддаётся. Молния расходится, а маленькая железная «собачка» остаётся в руке.

- Ладно, чёрт с ней! Зато документы достанем, - отмахивается хозяйка чемодана и разгибает наконец спину.

Вовремя. Почти все попутчики уже в вагоне, Жанна давно уж убежала в свой девятый - очередь билеты проводнице показывать дошла и до них. Проверка паспорта, беглый взгляд на розоватую картонку, ещё не механическая, – молодая проводница, не уставшая! – хоть и заученная фраза: «Проходите, третье место». Следом, почти сразу: «Проходите, у вас – первое».

Чемоданы стучат по железному мостику между платформой и вагоном, с трудом поворачиваются в узком коридоре и почти сразу оказываются в багажом отделении под полкой. Первый отсек от купе проводника – далеко идти не пришлось.

- И вода горячая всегда близко будет, - оптимистично помечает Лидия Семёновна, усаживаясь на полку, обтянутую холодным бордовым кожзамом.

- Да, чаю напьёмся, - тянет в ответ Нина Яновна, а сама тянется к крючку в изголовье – куртку повесить.

***

Проводница слегка хмурит брови, рассматривая пятидесятый за полчаса паспорт.

- Подождите, я не понимаю что-то. Всё три фамилии разные. А чья вы мать-то?

- Да общая наша, школьная, - отвечает одна из девочек, поудобнее взяв чемодан.

- Да, у нас в школе ещё человек с десяток наберётся, на уроках сейчас сидят, - подхватывает вторая, уже стоя в дверях вагона и поправляет сумки: на плече своя висит, в руке – учительская. Там, сказано, еда, павербэнк и тонометр. Ронять и терять запрещено.

Ольга Владимировна, школьная мать, ничего не отвечает. Только кивает, улыбнувшись, и в вагон заходит. Девчонки смеются между собой, написывают смс-ки родителям, мол, всё, полдела сделано: сами в вагон запрыгнули, все чемоданы и авоськи с ними. Осталось-то! Доехать, заселиться, выселиться, вернуться домой. И выиграть что-нибудь по пути, желательно.

***

На узкой «боковушке» в первом от проводницы купе бардак. Белая простыня – одеяло дорожное – скомкана гармошкой и отбросил в угол, по полке разбросаны, рискуя упасть на пол, разноцветные фломастеры. В центре хаоса, сложив по-турецки ножки, сидит Маринка с видом самым несчастным. Раскраски раскрашены, мамин телефон разрядился, а ночь ещё нескоро. Не то чтобы Маринка особо разбирались в часах и том, как правильно определять время, но за окном совсем светло ещё и даже намёка на закат нет. А спать, всегда говорила бабушка, ложиться надо, когда солнце прячется. Но иногда чуть попозже. Зимой, например.

Маринка вскакивает на пол прямо босиком и голову запрокидывает, чтобы верхнюю полку лучше видно было.